Свобода. Самая главная его ценность. Первый раз в жизни я встречаю человека, который меняет голос, манеру выражать мысли и даже возраст в зависимости от положения собственного тела.

Черт. В первую секунду я, дурак, даже подумал, что это она обо мне так написала. Еще бы. «Самая главная ценность — свобода». Именно с этих слов начиналась та моя анкета на Мамбе, с которой когда-то (четыре года, два месяца и девять дней назад) началось наше с ней знакомство. Самое важное знакомство в моей жизни, надо признать даже и сейчас, когда все уже позади.

И изменение голоса в зависимости от положения тела... Врет ведь! Не в первый раз она такое встречает. Как минимум — во второй. Я одно время даже привык слышать по телефону ее деланно-строгий голос: «Значит, так. Если хочешь продолжать со мной разговор — немедленно встань и прими вертикальное положение».

Впрочем, нет, не врет, конечно. Субъективно — не врет. Когда человек, которого встретила, заставляет тебя забыть если и не обо всем на свете, то о многом, очень обо многом — тогда кажется, что многие вещи с ним впервые. Точно так же, как у меня это было с ней. Влюбиться без памяти, до «полной и безоговорочной капитуляции», как писал Генри Миллер, до самозабвения, до метания по квартире и швыряния стульев, когда она не звонила и не отвечала на звонки целых полдня, до слез счастья при одном воспоминании о ее босых ступнях на дощатом дачном полу... Это даже не казалось, а точно было со мной впервые — на сорок втором году жизни. Meglio tardi che mai. Better late then never.

В одну из первых наших ночей — тех ночей сентября 2004-го — лежа на моем плече и прижимаясь ко мне, она вдруг подняла ко мне лицо и задумчиво сказала: «А ведь я, наверное, изуродую тебя, если брошу...»

Тогда меня прошибло холодным потом при одной мысли об этом. Потом — потом ничего. Я научился жить с этой мыслью.

Научился бывать один, без нее, в тех местах, где мы бывали вдвоем. Было трудно ездить по Москве на машине, потому что практически каждая улица, особенно в центре и на Севере, в районе Ленинградки, каждый перекресток напоминали о том, как когда-то я стоял здесь, смотрел на красный сигнал светофора и держал в своей правой руке ее руку. Или наоборот — сидел справа и левой рукой ощущал ее мягкий шелковистый затылок, а она держала обе руки на руле посматривала то на меня — искоса, то на светофор.

Не сразу, но со временем научился даже снова заходить на Мамбу, где все напоминало о нашем знакомстве. Почти научился спать с другими женщинами, не представляя на их месте — её.

Нет, ничего. Не изуродовала. Всё в порядке. У меня есть я сам. У меня есть моя любимая работа (правда, пока исключительно в смысле work, а не job, но и это поправится, будет и job, куда я денусь). У меня есть несколько людей, к которым я отношусь тепло.

Я рад за нее. Я рад, что теперь — наконец-то! — у нее есть тот, с кем можно забыть чужую свободу и чужой голос. Правда, рад, честное слово. Она заслуживает этого — больше, чем кто-либо на свете.

Только мне все равно будет очень не хватать ее неравнодушных звонков.