Дискуссия о диктатуре

Евгений Ихлов
free
25.07.2012

Наконец-то в среде антипутинской оппозиции началась настоящая дискуссия^*. Как все дискуссии о будущем, которые ведутся в традиционном обществе, она приняла форму дискуссии о прошлом. Это понятно: ведь каждая сторона хочет опереться на традицию – отечественную или из международного опыта. На этот раз предлогом стал спор фантаста Юлии Латыниной и историка Марка Солонина о Пиночете и роли консервативной диктатуры. В спор – в роли арбитра - влез [царственно вступил] экономист Андрей Илларионов, почему-то обвинивший международный коммунизм в восстании в Бирме 1955 года и причисливший Гитлера к левым.

Очевидно, речь шла о форме послепутинской революционной диктатуре. Любая революция знает хотя бы несколько дней или недель революционной диктатуры. Первые три года президентства Ельцина были не авторитаризмом, но по отечественным меркам мягчайшей революционной диктатурой. На это, кстати, купились либералы - сторонники раннего Путина. Они решили, что он возвращается к незавершенным задачам ельцинской революционной диктатуры. Только арест Ходорковского показал, что речь идёт уже о контрреволюционной деспотии.

Воспитанные на антибольшевистской традиции, мы привыкли соединять непрерывной преемственностью бесправия ленинскую революционную тиранию и сталинскую имперско-опричную деспотию. Но они очень различаются. Приблизительно так же, как погромные вылазки ремовских штурмовиков в «Дни еврейского бойкота» от рутинной отправки Эйхманом нескончаемых эшелонов в лагеря смерти.

Революционная диктатура – это жесточайший террор по отношению к врагам революции в сочетании с широчайшим плюрализмом внутри революции. Послереволюционная деспотия - это, напротив, тщательное «прореживание» своих при самых неожиданных альянсах вовне. Революция против путинизма обречена будет пройти фазу революционной диктатуры куда более жесткой, чем ельцинский «авторитаризм». Поскольку задачи у неё будут посложнее – не парализовать сопротивление наиболее негибкой части старой коммунистической номенклатуры, но полностью сломать репрессивно-опричный блок правящего режима, а затем социально подавить новую – рыночную номенклатуру, обеспечив последовательное проведение люстрации в отношении как бенефициаров репрессий, так и бенефициаров узурпации власти. В этом смысле антипутинская революция призвана завершить порыв Августа 1991-го.

Ещё год назад я замечал, что в России потому не может быть демократии, что 90% хотят получить в правители Лукашенко, а оставшиеся – мечтают о Саакашвили. Революционный режим примет диктаторские формы - вне зависимости от того, останется Россия президентской республикой или станет парламентской демократией (с «железным» премьером^** во главе). Или при ординарных конституционных институтах будет существовать – как в Иране – экстраординарный Революционный совет.

Выполняя задачи люстрации, послепутинская революционная диктатура вынуждена будет также бороться с олигархией, поскольку крах чекизма и развал «партии власти» создаст у крупного бизнеса иллюзию, что теперь власть может свободно покупаться и продаваться. Серьезной проблемой станет и борьба с «демагогами» в буквальном смысле слова – политиками-популистами, готовыми ради того, чтобы снискать капризное поклонение толпы, эксплуатировать национальные и социальные страсти. Но спор об Альенде и Пиночете - это очевидное проявление идеологического раскола в антипутинском лагере. Куда повернуть оружие революционного принуждения – для перераспределения экономических благ или для того, чтобы вернуть народ «к станку» (вариант: «быдло - в стойло»).

Спор усложняется пониманием того, что Пятая Русская революция пробуксовывает из-за того, что выступающий за верховенство права и гражданские свободы новорожденный средний класс все никак не может вызвать детонацию протестного движения среди традиционалистских масс. Но когда это удастся, народное движение будет требовать реализации своих, часто архаических, представлений о «правильном государстве». В результате возникнет огромная инерция импульса в сторону утопии соборной-вечевой демократии и уравнительной «общинной» справедливости. И вот здесь и будет обозначено «техзадание» для революционной диктатуры: отразить натиск радикалов или, напротив, окончательно вырвать общество из-под власти рыночно-бюрократической номенклатуры. Перед умеренными революционерами встанет выбор – создать «антиутопический» союз с умеренными кругами «старого режима» (как в 1990-1994 годах) или проявить последовательность, завершив социально-политическую ликвидацию правящего истеблишмента, имеющего еще тоталитарные корни.

Разумеется, можно выдумывать различные политологические абстракции вроде «русского пакта Монклоа»^***, но в реальности преданные революции люди очень болезненно осознают, что они были лишь пушечным мясом протеста. Поэтому именно сейчас необходимо тщательно обдумать формы и цели революционного принуждения, задачи «освободительной» диктатуры.

^*Предыдущие дискуссии были очень скучны и угасли сами. О просаботированной 10 декабря 2011 года либералами осаде Центризбиркома (даже при -2 одна погода сняла бы осаду часа за два). Об отношении к «статусным либералам» (слушали-постановили: если поддержавшие Путина-Медведева либералы пригласят радикалов за круглый стол – гордо отказаться). О возможности коалиции с умеренными националистами (от умеренного Навального – главного революционного свадебного генерала – куда денешься, а остальные были настолько чуть менее умеренные, что будь они арийцами, их бы брали в НСДАП без испытательного срока).

^**Проживи академик Сахаров на пару-тройку лет дольше, Съезд народных депутатов РСФСР избрал бы его президентом, а митингового вождя и опытного хозяйственника Ельцина – премьером. Так в России сложилась бы «парламентская» демократия, в которой центр тяжести авторитарности находится в кабинете министров, а номенклатурно-реформаторскую «партию власти» пришлось бы создавать на 8 лет раньше.

^***Я бы не мудрствуя лукаво предложил простой компромисс – революция ликвидирует госрэкет, а бизнес отдает на социальные программы половину того, что раньше отдавал «красной крыше».