"Тонкая красная линия": социализм, цивилизация, сопротивление. На темы Александра Скобова

Евгений Ихлов
05.04.2016

Коллега Александр Валерьевич Скобов, историк и философ, затронул две очень интересные темы – возможность левой идеи в зависимости от цивилизации и историческая роль антипутинской демократической оппозиции.

Прежде чем говорить, что социализм – во всех своих изводах – давно доказал экономическую неэффективность и неукротимую склонность к сползанию в тоталитарность, необходимо вспомнить, что век назад социализм считался стремлением именно к наиболее целесообразной социально-экономической модели, к справедливому государству и к свободе от господствующего консервативно-клерикального направления, от произвола работодателей и от коррумпированной политики.

Точно также как спустя три четверти столетия панацеей стал считаться демократический капитализм, а ещё десятилетие спустя – "национальная идея". Поэтому слово "социализм" я в данном тексте применяю исключительно как обозначение желаемой идеальной модели общественного устройства. Тем более что мой постоянный читатель и слушатель по Радио "Свобода" знает, что я постоянно сравниваю российскую независимую либеральную оппозицию с западноевропейским социал-демократическим движением 70-80-х годов позапрошлого века.

Только пережив опыт тоталитарного социализма, мы со всей четкостью понимаем, почему западные социалисты, российские социал-демократы (меньшевики) и даже наиболее образованная (вестернизированная) часть большевиков считали доктрину построения "социализма в одной стране – России" – опасной ересью против марксизма. И дело даже не в тезисах об угрозе реставрации в результате мифической интервенции объединенного буржуазного Запада и не в неизбежной милитаризации страны в условиях геополитического противостояния Польше и Британии.

Было понимание, что построение социализма – это экономическая и политическая монополизация, и неизбежная фаза революционной диктатуры. Противостоять превращению страны в условиях такой монополизации в квазисамодержавную деспотию можно было только в условиях прочных демократических традиций, навыков гражданского общества и воли к поддержанию идеологического и политического плюрализма и соревнования даже в рамках однопартийности, однопрофсоюзности, одноработодательности и прочих "одно"… Что рабочие, вчерашние выходцы из сравнительно недавно крепостной и клерикальной деревни, принесут в правящую партию привычные социокультурные стереотипы – было понятно. Собственно, сталинизм и стал эксплуатацией такой инерции, заменив феодальную империю – империей идеологической, церковь – партией, всесильных, надправовых жандармов – ОГПУ, посткрепостную общину – колхозами.

Противники "моносоциализма" (простите мне этот дикий термин, которым я обозначаю превращение революционного режима в тоталитарный) полагали, что избежать его можно только при одном из следующих условий.

Первое: победа социалистической революции происходит после десятилетий буржуазно-демократического развития, когда развитие гражданского общества, свободная конкуренция различных моделей собственности – частной, национализированной, муниципальной, кооперативной, свободные профсоюзы, опыт мощной легальной левой парламентской оппозиции, воспитают поколение, которое сохранит приверженность демократическим принципам и в условиях, когда у государства и правящей партии будут все теоретические возможности для создания того, что потом стали называть тоталитаризмом.

Второе: российская социалистическая революция становится лишь частью мировой (общеевропейской) и пролетариат (т.е. политизированное рабочее движение) Германии, Англии, Франции, Италии, Швеции, Швейцарии, имеющее полувековой опыт политической и профсоюзной борьбы, возьмёт отсталую "кондовую Русь" на социальный буксир, интегрирует в сообщество развитых народов, имеющих по меньше мере вековую традицию приверженности ценностям прав человека.

Ни одно из этих условий выполнено не было, и большевизм стремительно превратился в имперский тоталитаризм. Кстати, вина за это не только на большевиках. В России "февральские либералы" поддержали попытку военного переворота, разрушив демократический консенсус, а в Италии и Германии рабочее движение поддержало обе разновидности тоталитаризма – коммунистический и фашистский.

Полтора столетия истории массового левого движения показало, что сохранять демократический характер оно может только в западноевропейских социумах. Можно сказать, исключительно в рамках "атлантической" цивилизационной модели, включающей Западную Европу, Северную Америку и, отчасти, наиболее развитые латиноамериканские страны – Мексику, Бразилию, Чили и Аргентину… Во всех остальных случаях победа антибуржуазных революций приводило к реставрации архаических добуржуазных, феодально-средневековых практик. Единственным поводом для исторического оптимизма является формирование за последние три десятилетия правозащитно-демократической оппозиции, выступающей в странах Восточной и Южной Европы, и – главное – Азии, не только против коррупции и авторитаризма, но и против социальной архаики и фундаментализма.

Я готов согласиться с правыми либералами, что на Западе левая идея используется как прикрытие для экспансии государственного бюрократизма, но и на Незападе она просто становится инструментом возвращения к доколониальным цивилизационным пластам. Поэтому левая демократическая идея вне "атлантизма" просто не может существовать, поскольку и представление о плюралистической демократии и даже представление о левости как радикальной форме гуманизма – это феномены сугубо западного, "атлантического" сознания.

С этой темой пересекается и тема российского западническо-демократического и либерального сопротивления путинизму. Путинизм – это действительно одна из аватар раннего гитлеризма.

Погружаться в рассуждения о том, почему нарастание консервативных и потребительских составляющих в позднем сталинизме превратили его в "советский (левый, антибуржуазный) фашизм", а путинистские попытки создать "рыночный сталинизм" объективно стали сдвигать общество к нацизму, я не сейчас не буду. Это – отдельная сложная тема.

Скажу только, что южно- и центрально-европейский фашизм, а также ранние стадии, но уже "государственного", а не партийно-революционного нацизма – это промежуточная фаза между тоталитарным социализмом и буржуазной демократией. Поэтому любое коммунистическое общество европейского типа спонтанно эволюционирует в сторону фашизации – объективно нарастают тенденции индивидуализма, культурного консерватизма, допустимости рынка и социальной дифференциации, замещение коммунистического утопизма – национализмом и традиционализмом. Такое имманентное движение из квазиархаики в псевдосредневековье. Обратный же рывок из демократического капитализма в левый тоталитаризм (неосталинизм), если он не очень силён, выдыхается на полпути – где и "живёт" тоталитаризм правый. Поэтому мы сейчас и копируем южноевропейские и южноамериканские диктатуры.

Перепуганный протестным движением 2011-2012 годом, которое – после отваливания накануне 6 мая 2012 года умеренной части – провозгласило себя Антикриминальной революцией, путинизм действительно стал угрозой мировой безопасности. Прежде всего, потому что цинично перечеркнул европейские границы, показал готовность отказаться от международных договоров и стал рвать все соглашения о безопасности.

Государственной доктриной страны стали "особый антизападный путь" и миф о перманентной русофобии Запада и особенно англосаксов. Но этот "последний бросок" на Запад был остановлен довольно мощным внутренним сопротивлением такой авантюристической позиции. На первом этапе – весна-летом 2014 года – основную роль в сдерживании ястребов сыграли придворные (иначе "системные") либералы – изоляционизм, финансовый коллапс, неизбежная "хунвейбиновщина", а в итоге – участь Милошевича и его подручных, их не устраивала настолько, что им удалось предотвратить широкомасштабную "миротворческую" интервенцию в Украину.

Путин только в августе 2014 года, перед лицом близкого разгрома "донбасских федералистов", решился на ограниченную криптоинтервенцию, которой хватило лишь на то, чтобы выровнять фронт и оккупировать приграничную степную полосу до Азова. Второй раз те же силы удержали путинизм от войны с Турцией, что объективно привело к сворачиванию операции в Сирии. За два года и демократическая оппозиция понемногу опомнилась от шока "крымнашизма". Разумеется, 10-20-тысячные демонстрации в Москве раз в полгода не могли бы переломить ситуацию. Но огромную роль сыграло распространение антивоенных настроений в европеизированных слоях. В России, в отличие от Германии 80 лет назад, просто не нашлось влиятельных социальных групп, лоббирующих войну. "Изборский клуб", замышленный как мозговой трест реакции и фашизации, выродился в комический "Московский экономический форум", а ветеранов Донбасской войны сперва пристроили наёмниками в Сирийскую кампанию, а тех, кого не удалость уложить под Алеппо и Тадмором (это где античные руины Пальмиры), сейчас спровадят в Карабах…

Поэтому российская демократическая оппозиция (социал-анархистская, либеральная и европейско-консервативная) – это не просто заполошный мальчик, орущий "Волки!" при виде обычного царственного педофила, это уже влиятельное морально-интеллектуальное сопротивление, та самая героическая "тонкая красная линия".

Опубликовано 5 апреля 2016 года на "Каспаров.ру" http://www.kasparov.ru/material.php?id=57039388599A4