| Оригинал взят у  veniamin1
в
Модильяни и Ахматова. Русский поэт и итальянский еврей-художник. Это и была любовь Ахматовой.
Модильяни и Ахматова. Русский
поэт и итальянский еврей-художник.
Это и была любовь Ахматовой.
Это мой пост из 2011-12 годов. Немного добавил и кое-что подправил.
Поп-культурная слава Ахматовой в её движении с конца 80-х годов, уже достигла уровня умилительного панибратства с поэтом. По-русски это высший уровень. Так же как в советское время о двух эстрадных
певицах говорили с умилением и одновременно с нелепой фамильярностью Софочка и Аллочка, так же само сегодня говорят о поэтах — Анечка и Мариночка. И таким сюсюкающе-хамоватым отношением к поэтам,
отличаются те, кто зачисляют себя в так называемую интеллигенцию. Отношения Ахматовой и Модильяни, для невоспитанной интеллигенции есть клубничка, от которой у них текут слюни.
Поэтому на эту тему понаписывали в русском киберпространстве вагоны невежливой и просто хамской чуши.
Два года назад, я поместил небольшой видеоряд из портретов Ахматовой (только короче чем сегодня.) И тогда я не решился написать статейку об отношениях русской поэтессы и итальянского еврея-
художника. Сложно. Это не тема для любительского исследования. Сегодня я снова не пишу. Слишком много понаписывали ЛЖИ и ЧУШИ. Никуда не денешься. Если писать на эту тему, значит нужно отвечать на
дурость и ложь. Кому это надо?
Портрет А.А. Ахматовой
СЕРЕБРЯКОВА, ЗИНАИДА ЕВГЕНЬЕВНА (1884–1967);
Ахматову писали и рисовали не просто талантливые художники. Они ещё и сделали свою работу талантливо.
Конечно, как нередко бывало с Серебряковой, Ахматова чуток похожа на самоё Зинаиду Серебрякову. Каким-то путём такое сходство появлялось
на многих портретах Серебряковой почти что автоматически. Нормально. Такая была особенность в творчестве Серебряковой.
И тем не менее это интересный портрет. Серебрякова сама была интересной личностью. Хотя иногда её искусство утомительно для меня.
А.А. Ахматова 1921
Анненков, Юрий Павлович (1889 — 1974)
Это портрет, который Анненков сделал в 1921 году. Примерно в то же время (чуть раньше и чуть позже) он сделал пачку
интересных портретов советско-партийных лидеров и ведущих людей культуры. Ниже два самых знаменитых портрета Ахматовой.
Портрет поэтессы А. А. Ахматовой. 1914.
АЛЬТМАН Натан Исаевич (1889 - 1970);
Этот портрет, который не позволяет отвести глаз, был впервые выставлен в 1915 году (раньше я считал, что он был выставлен в 1914г.)
и стал гвоздём сезона в столице.(Петербург)
Какая яркая по таланту и всему исполнению, а не только по интенсивности цветов, работа!
Кто признаёт только реализм, не смущайтесь. Здесь применён очень мягкий кубизм. Зато эти элементы кубизма позволили Натану Альтману так много и интересно сказать об Анне Ахматовой.
Хочется смотреть ещё и ещё. Альтман приехал в Париж в конце 1910г.(некоторые источники говорят, что в 1911). Пишут, что он, вроде бы (я не знаю настоящего первоисточника), мимолётно
познакомился в Париже с Ахматовой, которая от мужа приехала к Модильяни. Её конечно же тогда не интересовал Альтман, если даже они на самом деле и встретились. Он, Альтман, жил в Париже в
самой серёдке тех и с теми кто становились или стали лидерами авангарда предвоенного 20-го века. Поэтому он должно быть встречал Модильяни. Альтман жил в этой среде, и впитывал ВСЁ! новое,
что создавала тогда столица мировой живописи. Он оставался в Париже меньше года, но то что он взял там соединилось с его талантом на всю оставшуюся жизнь.
Ахматова написала эмоциональные строчки про портрет и про эти сеансы, когда она позировала Альтману для портрета. Если я сделаю отдельный пост об этом портрете, тогда помещу их там.
Ахматова Анна Андреевна 1922г.
Петров-Водкин Кузьма Сергеевич,(1878 — 1939)
И вот портрет Петрова-Водкина. Строгий. Эмоции авангарда, как на работе Альтмана, здесь не так ощутимы и не играют такой роли. Зато мы чувствуем внутреннюю силу
и собранность этой талантливой женщины. Другой подход. Кузьма Петров-Водкин был серьёзный талант И он был талант высокого уровня. Сегодня пытаются продвигать
и прославляют совсем неудачный портрет Ахматовой, который одна, не чересчур талантливая художница написала в 1914. Это понятно. Какие-то силы хотят принизить
работу талантливого Альтмана. Явреев нам не надо.
Но почему же тогда эти же силы не продвигают на первую страницу журналов и газет талантливую работу Петрова-Водкина? Русский талант! И кой-какие детали подсказывают,
что Кузьма Петров-Водкин скорее всего поддержал бы их национальные идеи. Похоже на то.
Но им не надо. Интеллигенты-либералы (самоназначенные?) тоже не хотят талантливого Петрова-Водкина. Я уже не раз, и на форумах и на блогах, объяснял что "Купание красного коня",
это не коммунистическая картина. Это работа 1912 года. Не помогает. Помнят что КРАСНЫЙ. И больше ничего не знают. Но этого достаточно, чтобы сказать с презрением, что Петров-Водкин
писал идеологию для коммунистов.
То же самое и с его удивительной, — особенно для православных верующих,— Мадонной. Раз красная — значит большевистская. А посмотреть какого года, например. Им не надо искусства,
на самом деле. Они любят выискивать воши, чтобы сверху вниз сказать гадость или подлость про талант. Поэтому их не прошибить. Хоть националов, хоть либералов!
Невежественность правит бал в любой идеологии в России. Чехов был прав. А ларчик просто открывался. Почему они все не хотят Петрова-Водкина? Оказывается в 21-ом веке,
сукины сыны не могут простить Петрову-Водкину его гомосексуализм. Полная дикость и неприятие цивилизованного образа общения и жизни. Россия — страна диких людей, которые
прямо визжат, что они больше европейцы чем сама Нерусская Европа.
ЕВРОПЕЙЦЫ — MY FOOT! Русская блядская интеллигенция не только не принимает, но на самом деле НЕ ХОЧЕТ принимать этику цивилизации полностью. Поэтому в России СУВЕРЕННАЯ демократия,
а не ДЕМОКРАТИЯ.
Доцент Архангельского Медицинского Универа, врач -психиатр, написал в 2011 году (где ж он сучара написал?) в "Медицинской газете" большую статью "Купание голубого коня". Наверное понятно о чём
скотина написал и о ком он написал? Да, в 21-веке, остепенённый врач-специалист осудил Петрова-Водкина и Дейнеку и к ним дабавил немало имён из мировой живописи, и объявил, что ГЕИ это психически
больные люди. И этот доцент Якушев объявил, что нужно лечить гомосексуалистов в психбольницах. Он твёрдо сказал, что геи это готовые клиенты для психиатра. В другой статье этот доцент-врач просто и
прямо рассказал, что Чайковский был душевнобольной. Не хочу дальше. Я написал обо всём этом в посте про Дейнеку, которому, этот доцент и бомонд сегодняшей мракобесной псевдокультуры, тоже не прощают
его гомосексуализма. ЕВРОПЕЙЦЫ, А?
http://veniamin1.livejournal.com/198600.html
Ахматова Анна, 1911г. НЮ
Модильяни, Амедео( 1884-1920) Modigliani Amedeo.
Ахматова Анна, 1911г
Модильяни, Амедео( 1884-1920) Modigliani Amedeo.
Ахматова Анна, 1911г
Модильяни, Амедео( 1884-1920) Modigliani Amedeo.
Этих рисунков с Ахматовой, которые сделал Модильяни, было немало.Мы не будем разбирать версии того, что с ними случилось. Возможно, что большая часть пропала в осаждённом Питере в Отечественную.
Зато в новейшее время, нашлись для показа публике несколько других. За границей. Включая и два НЮ.
Модильяни немного учился. Когда он уже жил в Париже, Модильяни учился в одной специальной художественной академии. Там мало чему обучали, если говорить о стандартном значении слова обучать.
Специальной эту академию делало то, что каждые три минуты (кажется три!), меняли обнажённую натурщицу. Нужно было успевать. И талантливый Модильяни успевал! Почти не отрывая карандаша или мелка,
он наносил контур тела обнажённой женщины чуть ли не одним движением.
Техника это всегда и в любом занятии, не меньше чем 50 процентов. Вот ещё и поэтому, НЮ Модильяни самые тёплые. Он понимал женщин, а его техника позволяла ему писать их ЛУЧШЕ ВСЕХ.
Вместо того, чтобы писать статью и чтобы потом не доказывать дуракам, что я не верблюд, я помещаю то, что сама Анна Ахматова написала об их отношениях в 1911 году, когда пару месяцев они были любовниками.
По-русски и об этом небольшом рассказе Ахматовой умудрились написать с надменной снисходительностью тщеславных снобов. ЖЛОБ ВСЕГДА ЖЛОБ! Даже если он называется искусствовед.
Я ни в коем случае не настаиваю. Но мне самому было интересно прочесть, то, ЧТО и КАК Анна Ахматова рассказала через десятки лет. Ниже рассказ самой Ахматовой о том как они встречались в Париже. Этика была другая. Поэтому клубники нет. Ладно. Сейчас добавлю чуть-чуть. В 1910 году Ахматова и Гумилёв в медовый месяц побывали в Париже. Они были авангардные люди в поэзии того времени и общались соответственно. Тогда Ахматова и познакомилась с евреем. Похоже, что между ними моментально проскочила искра. У Гумилёв сразу был конфликт с Модильяни, но вроде бы не из-за жены. Потом Модильяни написал Ахматовой несколько раз. По-видимому, она отвечала или ответила. Это была настоящая любовь. И в начале 1911-го года Анна уехала к Амедео. А муж ещё в конце 1910 года уехал на полгода в африканскую экспедицию. Он уже потерял страсть к жене и его раздражали ограничения семейной жизни. А в жизни Ахматовой не видно никого, кого бы она любила так же, как Модильяни. Мандельштам был, примерно сказать, мимоходом. Ахматова всегда писала сдержанным стилем. Без лишних эмоций и даже чувств. И здесь тоже. Тем ни менее оцените, как она была счастлива, когда, после долгих лет, узнала, что Амедео прославился и стал великим именем в искусстве. Модильяни был старше Анны на пять лет. Ему было 26, а ей 21 когда она приехала к нему в 1911-ом году.
Вениамин
=============================================================================================================
Амедео Модильяни
Анна Ахматова
Я очень верю тем, кто описывает его не таким, каким я его знала, и вот почему. Во-первых, я могла знать только какую-то одну сторону его сущности (сияющую) ведь я просто была чужая, вероятно, в свою очередь, не очень понятная двадцатилетняя женщина, иностранка; во-вторых, я сама заметила в нем большую перемену, когда мы встретились в 1911 году. Он весь как-то потемнел и осунулся.
В 10-м году я видела его чрезвычайно редко, всего несколько раз. Тем не менее он всю зиму писал мне. Что он сочинял стихи, он мне не сказал.
Как я теперь понимаю, его больше всего поразило во мне свойство угадывать мысли, видеть чужие сны и прочие мелочи, к которым знающие меня давно привыкли. Он все повторял:
"Передача мыслей..." Часто говорил: "Это можете только вы".
Вероятно, мы оба не понимали одну существенную вещь: все, что происходило, было для нас обоих предысторией нашей жизни: его — очень короткой, моей — очень длинной. Дыхание искусства еще не обуглило, не преобразило эти два существования, это должен был быть светлый, легкий предрассветный час. Но будущее, которое, как известно, бросает свою тень задолго перед тем, как войти, стучало в окно, пряталось за фонарями, пересекало сны и пугало страшным бодлеровским Парижем, который притаился где-то рядом. И все божественное в Модильяни только искрилось сквозь какой-то мрак. Он был совсем не похож ни на кого на свете. Голос его как-то навсегда остался в памяти. Я знала его нищим, и было непонятно, чем он живет. Как художник он не имел и тени признания.
Жил он тогда (в 1911 году) в тупикe Фальгьера. Беден был так, что в Люксембургском саду мы сидели всегда на скамейке, а не на платных стульях, как было принято. Он вообще не жаловался ни на совершенно явную нужду, ни на столь же явное непризнание. Только один раз в 1911 году он сказал, что прошлой зимой ему было так плохо, что он даже не мог думать о самом ему дорогом.
Он казался мне окруженным плотным кольцом одиночества. Не помню, чтобы он с кем-нибудь раскланивался в Люксембургском саду или в Латинском квартале, где все более или менее знали друг друга. Я не слышала от него ни одного имени знакомого, друга или художника, и я не слышала от него ни одной шутки. Я ни разу не видела его пьяным, и от него не пахло вином. Очевидно, он стал пить позже, но гашиш уже как-то фигурировал в его рассказах. Очевидной подруги жизни у него тогда не было. Он никогда не рассказывал новелл о предыдущей влюбленности (что, увы, делают все). Со мной он не говорил ни о чем земном. Он был учтив, но это было не следствием домашнего воспитания, а высоты его духа.
В это время он занимался скульптурой, работал во дворике возле своей мастерской, в пустынном тупике был слышен звук его молоточка. Стены его мастерской были увешаны портретами невероятной длины (как мне теперь кажется — от пола до потолка). Воспроизведения их я не видела — уцелели ли они? Скульптуру свою он называл вещью — она была выставлена, кажется, у "Независимых" в 1911 году. Он попросил меня пойти посмотреть на нее, но не подошел ко мне на выставке, потому что я была не одна, а с друзьями. Во время моих больших пропаж исчезла и подаренная им мне фотография с этой вещи.
В это время Модильяни бредил Египтом. Он водил меня в Лувр смотреть египетский отдел, уверял, что все остальное (tout le reste) недостойно внимания. Рисовал мою голову в убранстве египетских цариц и танцовщиц и казался совершенно захвачен великим искусством Египта. Очевидно, Египет был его последним увлечением. Уже очень скоро он становится столь самобытным, что ничего не хочется вспоминать, глядя на его холсты. Теперь этот период Модильяни называют негритянским периодом.
Он говорил: "Драгоценности должны быть дикарскими"(по поводу моих африканских бус) и рисовал меня в них. Водил меня смотреть cтарый Париж за Пантеоном ночью при луне. Хорошо знал город, но все-таки мы один раз заблудились. Он сказал: "Я забыл, что посередине находится остров". Это он показал мне настоящий Париж. По поводу Венеры Милосской говорил, что прекрасно сложенные женщины, которых стоит лепить и писать, всегда кажутся неуклюжими в платьях. В дождик (в Париже часто дожди) Модильяни ходил с огромным очень старым черным зонтом. Мы иногда сидели под этим зонтом на скамейке в Люксембургском саду, шел теплый летний дождь, около дремал cтарый дворец в итальянском вкусе, а мы в два голоса читали Верлена, которого хорошо помнили наизусть, и радовались, что помним одни и те же вещи.
Я читала в какой-то американской монографии, что, вероятно, большое влияние на Модильяни оказала Беатриса X., та самая, которая называет его жемчужина и поросенок. Могу и считаю необходимым засвидетельствовать, что ровно таким же просвещенным Модильяни был уже задолго до знакомства с Беатрисой X., т. е. в 10-м году. И едва ли дама, которая называет великого художника поросенком, может кого-нибудь просветить.
Люди старше нас показывали, по какой аллее Люксембургского сада Верлен, с оравой почитателей, из "своего кафе", где он ежедневно витийствовал, шел в "свой ресторан" обедать. Но в 1911 году по этой аллее шел не Верлен, а высокий господин в безукоризненном сюртуке, в цилиндре, с ленточкой Почетного легиона, — а соседи шептались: "Анри де Ренье!"
Для нас обоих это имя никак не звучало. Об Анатоле Франсе Модильяни (как, впрочем, и другие просвещенные парижане) не хотел и слышать. Радовался, что и я его тоже не любила. А Верлен в Люксембургском саду существовал только в виде памятника, который был открыт в том же году. Да, про Гюго Модильяни просто сказал: "А Гюго выскопарен?".
Как-то раз мы, вероятно, плохо сговорились, и я зайдя за Модильяни, не застала его и решила подождать его несколько минут. У меня в руках была охапка красных роз. Окно над запертыми воротами мастерской было открыто. Я, от нечего делать, стала бросать в мастерскую цветы. Не дождавшись Модильяни, я ушла. Когда мы встретились, он выразил недоумение, как я могла попасть в запертую комнату, когда ключ был у него. Я объяснила, как было дело. "Не может быть, — они так красиво лежали..."
Модильяни любил ночами бродить по Парижу, и часто, заслышав его шаги в сонной тишине улицы, я подходила к окну и сквозь жалюзи следила за его тенью, медлившей под моими окнами.
То, чем был тогда Париж, уже в начале двадцатых годов называлось старый Париж или довоенный Париж. Еще во множестве процветали фиакры. У кучеров были свои кабачки, которые назывались "Встреча кучеров", и еще живы были мои молодые современники, вскоре погибшие на Марне и под Верденом. Все левые художники, кроме Модильяни, были признаны. Пикассо был столь же знаменит, как сегодня, но тогда говорили "Пикассо и Брак". Ида Рубинштейн играла Шехерезаду, становились изящной традицией Дягилевский русский балет (Стравинский, Нижинский, Павлова, Карсавина, Бакст).
Мы знаем теперь, что судьба Стравинского тоже не осталась прикованной к десятым годам, что творчество его стало высшим музыкальным выражением духа XX века. Тогда мы этого еще не знали. 20 июня 1910 года была поставлена "Жар-птица". 13 июня 1911 года Фокин поставил у Дягилева "Петрушку".
Прокладка новых бульваров по живому телу Парижа (которую описал Золя) была еще не совсем закончена (бульвар Raspail). Вернер, друг Эдиссона, показал мне в кабачоке Пантеон два стола и сказал: "А это ваши социал-демократы — тут большевики, а там меньшевики". Женщины с переменным успехом пытались носить то штаны (jupes-culottes), то почти пеленали ноги (jupes-entravues). Стихи были в полном запустении, и их покупали только из-за виньеток более или менее известных художников. Я уже тогда понимала, что парижская живопись съела французскую поэзию.
Рене Гиль проповедовал "научную поэзию", и его так называемые ученики с превеликой неохотой посещали мэтра. Католическая церковь канонизировала Жанну д'Арк.
Et Jehanne, la bonne Lorraine,
Qu'Anglois brulиrent a Rouen…
Я вспомнила эти строки бессмертной баллады, глядя на статуэтки новой святой. Они были весьма сомнительного вкуса, и их начали продавать в лавочках церковной утвари.
Модильяни очень жалел, что не может понимать мои стихи, и подозревал, что в них таятся какие-то чудеса, а это были только первые робкие попытки (например, в "Аполлоне" 1911 г.). Над "аполлоновской" живописью ("Мир искусства") Модильяни откровенно смеялся.
Mеня поразило, как Модильяни нашел красивым одного заведомо некрасивого человека и очень настаивал на этом. Я уже тогда подумала: он, наверно, видит все не так, как мы.
Во всяком случае, то, что в Париже называют модой, украшая это слово роскошными эпитетами, Модильяни не замечал вовсе. Рисовал он меня не с натуры, а у себя дома, — эти рисунки дарил мне. Их было шестнадцать. Он просил, чтобы я их окантовала и повесила в моей комнате. Они погибли в царскосельском доме в первые годы Революции. Уцелел тот, в котором меньше, чем в остальных, предчувствуются его будущие "ню"...
Больше всего мы говорили с ним о стихах. Мы оба знали очень много французских стихов: Верлена, Лафорга, Малларме, Бодлера. Данте он мне никогда не читал. Быть может, потому, что я тогда еще не знала итальянского языка.
Как-то раз сказал: "Я забыл Вам сказать, что я — еврей". Что он родом из-под Ливорно — сказал сразу, и что ему двадцать четыре года, а было ему — двадцать шесть.
Говорил, что его интересовали авиаторы (по-теперешнему — летчики), но когда он с кем-то из них познакомился, то разочаровался: они оказались просто спортсменами (чего он ждал?).
В это время ранние, легкие8 и, как всякому известно, похожие на этажерки, аэропланы кружились над моей ржавой и кривоватой современницей (1889) — Эйфелевой башней.
Она казалась мне похожей на гигантский подсвечник, забытый великаном среди столицы карликов. Но это уже нечто гулливеровское.
Марк Шагал уже привез в Париж свой волшебный Витебск, а по парижским бульварам разгуливало в качестве неизвестного молодого человека еще не взошедшее светило — Чарли Чаплин. "Великий Немой" (как тогда называли кино) еще красноречиво безмолвствовал.
"А далеко на севере"... в России умерли Лев Толстой, Врубель, Вера Комиссаржевская, символисты объявили себя в состоянии кризиса, и Александр Блок пророчествовал:
если б знали, дети, вы
Холод и мрак грядущих дней...
Три кита, на которых ныне покоится XX в. — Пруст, Джойс и Кафка, — еще не существовали, как мифы, хотя и были живы, как люди.
В следующие годы, когда я, уверенная, что такой человек должен просиять, спрашивала о Модильяни у приезжающих из Парижа, ответ был всегда одним и тем же: не знаем, не слыхали.
Только раз Н. С. Гумилев, когда мы в последний раз вместе ехали к сыну в Бежецк (в мае 1918 г.) и я упомянула имя Модильяни, назвал его "пьяным чудовищем" или чем-то в этом роде и сказал, что в Париже у них было столкновение из-за того, что Гумилев в какой-то компании говорил по-русски, а Модильяни протестовал. А жить им обоим оставалось примерно по три года...
К путешественникам Модильяни относился пренебрежительно. Он считал, что путешествие — это подмена истинного действия. "Песни Мальдорора" постоянно носил в кармане; тогда эта книга была библиографической редкостью. Рассказывал, как пошел в русскую церковь к пасхальной заутрене, чтобы видеть крестный ход, так как любил пышные церемонии. И как некий "вероятно, очень важный господин" (надо думать — из посольства) похристосовался с ним. Модильяни, кажется, толком не разобрал, что это значит...
Мне долго казалось, что я никогда больше о нем ничего не услышу... А я услышала о нем очень много...
В начале нэпа, когда я была членом правления тогдашнего Союза писателей, мы обычно заседали в кабинете Александра Николаевича Тихонова (Ленинград, Моховая, 36, издательство "Всемирная литература"). Тогда снова наладились почтовые сношения с заграницей, и Тихонов получал много иностранных книг и журналов. Кто-то (во время заседания) передал мне номер французского художественного журнала. Я открыла — фотография Модильяни... Крестик... Большая статья типа некролога; из нее я узнала, что он — великий художник XX века (помнится, там его сравнивали с Боттичелли), что о нем уже есть монографии по-английски и по-итальянски. Потом, в тридцатых годах, мне много рассказывал о нем Эренбург, который посвятил ему стихи в книге "Стихи о канунах" и знал его в Париже позже, чем я. Читала я о Модильяни и у Карко, в книге "От Монмартра до Латинского квартала", и в бульварном романе, где автор соединил его с Утрилло. С уверенностью могу сказать, что этот гибрид на Модильяни десятого — одиннадцатого годов совершенно не похож, а то, что сделал автор, относится к разряду запрещенных приемов.
Но и совсем недавно Модильяни стал героем достаточно пошлого французского фильма "Монпарнас, 19". Это очень горько!
Болшево, 1958-Москва, 1964 - Tags:
20век, Альтман, Анненков, Ахматова, Женский портрет, Живопись, Искусство, Кубизм, ЛЖРнов3, Модильяни, НЮ, Париж, Петров-Водкин, Портрет, Поэт, Реализм, Серебрякова, Экспрессионизм, Эротика
|
![[info]](http://lj.rossia.org/img/userinfo.gif){kind=small}
